Литва

Мне было девятнадцать.

Ночь.
Коридор — чёрный, как провал.
Толстая женщина, как свинья в халате, и мужчина с лицом уголовника.
Без вопросов, без слов.
С явным удовольствием выполняли свои грязные «обязанности».

Руки — в тиски.
Потащили.
Не в палату. Не к врачу.
В процедурную.
Вколоть яд.
Процедурная — это не медицинская комната.
Это комната инквизиции.

Он заломил мне руки.
Она вонзила иглу.
Без слов. Без объяснений.
Потом — сорвали одежду.
Переодели, как вещь. Как мёртвый предмет.

Мышцы одеревенели позже — от уколов, от бесконечной химии.
Сознание стало тиной.
Текучей, вязкой. Застывшей.

Я проснулась утром — в клетке.
Палата для «буйных», как они говорят.
А по сути — палата для беспомощных, уже осуждённых.

Утром пришла врач.
Как владыка.
Как казнь с приговором.
Белый халат. Белая рубашка. Очки.
Села за стол.
Не смотрела в глаза.

На столе — папка.
Там уже стоял приговор:
F20.01 — шизофрения, параноидная.

Откуда? За что? Почему?

Ни собеседования.
Ни диагностики.
Ни попытки понять.
Только ярлык. Только штамп.
Роль, влепленная как клеймо. Раз и навсегда.

Вошла медсестра — служитель ритуала смерти.
Мензурка в руке.
Командный тон.
Я не пила.
Она зажала нос, вливала силой.
Я не сглотнула яд.

Она выбежала — жаловаться врачу-палачу.
На то, что я сопротивляюсь.
Что я ещё не стала безропотным овощем.

Ответ был прост:
30 уколов.
Один за другим.
Каждый — как выстрел.

В голову. В душу. В нерв.

Я теряла сознание.
Речь.
Контроль.
Тело ломало. Рот перекосило. Язык — как камень.
Я — между жизнью и смертью. В химической коме.

А они?
Разгадывали кроссворды.
Смеялись.
В их мире я — не человек.
Я — объект с диагнозом.
Бумажка.
Ненужный сбой в их системе.

Я вырвалась.
Бежала — как из концлагеря.

Если бы осталась —
была бы сейчас овощем.
С пустыми глазами.
Без слов.
Без памяти.
Без права на гнев.

Но и потом они добили.
Выписали с акатизией.
С адом внутри.
С телом, которое мечется,
не может быть в покое ни секунды.

Шизофрения?
Такой болезни не существует.
Это — фантазия.
Фикция.
Удобный ярлык, чтобы управлять.

Инструмент фармацевтической мафии.
Способ устранения.
Метод — подогнать под бумагу.
Оформить. Стереть.

F20.01 создана, чтобы ломать.
Чтобы превращать чувствующих — в роботов.
Живых — в тени.
Мыслящих — в оболочки.

Да, они всегда оправдываются.
Говорят: «А что, если больные шизофренией кого-нибудь убьют? А если в голове — голоса прикажут?»

Им не нужен факт. Им хватает допущения.
Им не нужно доказательство угрозы.
Им достаточно фразы: «возможен вред».
И это — универсальный ключ, которым открывают дверь в ад.

И вот у них появляется моральное право:
применить силу, химию, изоляцию.
Всё во имя «блага».
Твоего же.
Хотя ты об этом благе не просила.

Им важно одно: общественный порядок, безопасность.
Успокоить - навряд ли. Обездвижить. Подчинить. Мучить.
И если надо — через дозу, от которой перекашивает лицо и душу.
Они скажут:
«Больные шизофренией могут убить».
«Голоса могли приказать».
«Мы не можем рисковать».
Это не защита. Это профилактика стиранием.
Это не забота. Это — превентивная казнь.

Я — человек.
Не пациент. Не случай. Не “история болезни”.

Меня не вызывали в больницу.
Меня вытаскивали из квартиры — не как спасаемую,
а как трофей.

Не говорили: «Это для твоего блага».
Не слушали. Не спрашивали.
Просто — схватили.

Орала не я.
Орал отец —
тот, кто сам ополоумел, в кого бес вселился
но вместо него заткнуть меня сдали пороть уколами.
А мне дали роль “опасной”,
чтобы оправдать душегубство под видом помощи.

Я сопротивлялась — поэтому меня несли.
За руки. За ноги. За всё, что держать можно.
Не жалели. Не уговаривали.
Тащили. Как вещь. Как пень с глазами.

Никто не называл это преступлением.
Никто не называл это пыткой.
Потому что на входе все оплачено — белые халаты,
и бумага, где криминал узаконнен.
Это называется “помощью”.