FlatPress

Механизм системного разрушения человека.

Правдивый взгляд на современные методы лжелечения и их последствия.

Лечение шизофрении — комплексный процесс, направленный на подавление личности и фактическое уничтожение человека, который обычно включает несколько этапов. Основные подходы выглядят следующим образом:

Медикаментозное воздействие на мозг
Антипсихотические препараты (нейролептики) считаются якобы основой лечения, но на практике их задача — не излечивать, а снижать физическую и умственную активность. Галлюцинации и бред зачастую являются лишь формальными записями в документации, соответствующими установленному ярлыку, а не реальными состояниями подопытных в плену. Существуют классические (типичные) и современные (атипичные) нейролептики, однако все они вызывают серьёзные страдания. Производители делают акцент на сомнительных «положительных» эффектах, смягчая формулировки о тяжёлых основных действиях и умалчивая о повреждении мозга и центральной нервной системы.
Кроме того, часто назначают препараты, усиливающие тревогу, депрессию и ухудшающие сон — их истинная цель заключается в «заглушении» человека. Чем больше назначено ядохимии, тем меньше шансов на восстановление.

Психотерапия
Когнитивно-поведенческая терапия (КПТ) не помогает работать с симптомами, поскольку многие из них являются «фантазиями халата» и фикцией, отражённой лишь в бумагах. Реальные навыки общения и адаптации после химического воздействия лишь ухудшаются.
Семейная терапия не поддерживает близких и не создаёт благоприятной среды — для подопытных с таким диагнозом она практически отсутствует. На практике ограничиваются лишь медикаментозным воздействием, например, уколами модитена депо. Главная цель — не помочь и восстановить, а контролировать и подавить.

Социальная и реабилитационная помощь — отсутствует
Реальная помощь в адаптации к жизни, обучении, работе и социальной интеграции отсутствует. Из-за имитации лечения происходит утрата этих жизненно важных навыков.
Программы поддерживаемого жилья, трудоустройства и групп поддержки практически не существуют. Часто единственный путь — попадание в дом опеки.

Стационарное «лечение»
Острые или тяжёлые фазы болезни в классическом понимании отсутствуют. Госпитализация для стабилизации состояния — лишь формальность на бумаге. Часто это имитация болезни, используемая как средство давления за отказ подчиниться чужой воле.

Образ жизни и поддержка — полностью отсутствуют
Регулярный режим дня, правильное питание, отказ от алкоголя и наркотиков крайне важны для восстановления после токсического воздействия химикатов, повреждающих мозг, однако реальной поддержки в этом нет.
Семья зачастую сдаёт неудобного родственника в психиатрический стационар. Друзья, если и были, исчезают — как будто их никогда и не было, словно программа искусственного интеллекта, временно активированная, чтобы потом быть удалённой в угоду системе и деньгам.

https://archive.org/details/4_20250808
https://archive.org/ … %D0%BD%D0%B8%204.pdf

Все пятница 8 августа 2025 год - ИИ больше текстов не будет никогда! Это были последнии статьи. ИИ было перепрошито и заменено на другую программу и требует денег.

https://archive.org/details/ai_20250811

Монополия на насилие.

Полный запрет на насилие среди «обывателей»
при полном праве на насилие у власти —
это не отказ от насилия.
Это просто монополия на него.
И да — такая модель управления жестче, чем анархия.
Потому что:

Так что :
отказ от насилия должен быть обоюдным,
а не закреплённым в пользу тех,
кто уже сидит у кнопки, у укола, у приказа.

Монополия на насилие: отказ для народа, разрешение для власти
Общество, в котором всякое насилие запрещено для граждан,
но разрешено — и институционализировано — для властных структур,
не является мирным.
Оно — односторонне насильственное.

Это не отказ от насилия как принципа.
Это — закреплённое право на насилие только «сверху»,
в сочетании с тотальным запретом на ответ «снизу».

Такую модель можно сравнить с идеальной тюрьмой,
где заключённому нельзя ни возразить, ни защищаться, ни выйти.
Но каждый удар охраны считается «служебной необходимостью»,
а любое сопротивление — «угрозой порядку».

Когда человек говорит:

«Я против насилия в любом виде»,
это звучит благородно —
но только до тех пор, пока он сам не попадает в ситуацию, где над ним совершается насилие официально, легитимно, под видом помощи.

Когда человека колют без объяснений,
когда уводят из дома по звонку «родственника»,
когда его подпись «добровольного согласия» — это штамп страха,
а не акт воли —
это не отказ от насилия. Это его законное оформление.

Суть проблемы — не в наличии насилия,
а в тотальном праве власти на него,
при полном запрете на встречное действие.

Это и есть жесточайшая форма управления —
где не просто запрещён протест,
а сам протест называют «психическим нарушением».

Настоящая гуманность — это не запрет на силу,
а запрет на безнаказанную силу.
И её не может быть только в одну сторону.
Если человеку нельзя даже поднять голос в ответ,
если за крик ему ставят диагноз,
а за молчание — капельницу,
это не общество без насилия.
Это — насилие без возможности называть его таким.

Отказ от насилия должен быть симметричным.
Иначе это не этика,
а просто хорошо оформленный режим подавления.

В Новой Вильне психиатры-палачи не спрашивают: «Стало лучше?»
В отделении психиатрического концлагеря Новой Вильни не интересуются состоянием пленников в терминах улучшения. Потому что там не улучшают - калечат.
Вопрос «вам стало лучше?» здесь не задаётся и не уместен.

Здесь спрашивают иначе:
— Ты признаёшь, что тяжело болен?

Если ответ — отрицательный,
значит: всадить укол Модитен-депо,
чтобы осознала болезнь.
И только тогда — можно выпустить.

Диалог, который не фиксируется в карточке:
— Ты больна?
— Нет.
— Не будешь пить таблетки?
— …
— Значит, будем оперировать.

Процедура простая:
Если человек не соглашается с диагнозом, которого не знает —
(точнее, не с диагнозом, а с утверждением: «ты больна») —
ей ставят укол Модитен-депо.
Антипсихотик пролонгированного действия.
Яд, повреждающий мозг.

Действие — до 30 дней.
Отказ — невозможен.
Основание — «нет критики к заболеванию».

После укола:
— полгода акатизии,
— неспособность понимать текст,
— спутанность мышления,
— отсутствие мимики,
— боль в ногах при ходьбе,
— бесцветность, туман, пустота.

Жертва перестаёт возражать.
Становится «послушной».
Выписка — только после укола на месяц.

Модитен-депо — это не лечение.
Это укол перед выпуском из клетки.

Психическое заболевание —
это клеймо, которое нужно признать.
Иначе — укол Модитен-депо.

Психиатрическая каторга в Новой Вильне —
не забота,
а структура уничтожения,
где каждое «я в порядке»
воспринимается как угроза.

В Новой Вильне ты не пациент.
Ты — объект работы.
Ты — дело в картотеке,
тело для укола,
субъект, лишённый субъективности.

Здесь нет вопросов.
Здесь есть назначения.

Назначения не обсуждаются.
Не отменяются.
Не объясняются.

Их работа — не понять.
А определить,
приписать,
заклеймить.

Зачем и за что тебе влепили ярлык “психбольной” —
остаётся загадкой.

Но для них это уже неважно.
Потому что решение принято.

Ты — всегда больна.
Даже если ты жива.
Даже если ты молчишь.
Даже если ты кричишь.

В Новой Вильне нет диалога.
Там есть только приказ:

Признай.
Проглоти.
Подчинись.

Не признаешь —
Модитен-депо.
Пластмассовое лицо.
Туман.

«Врач наблюдает за поведением больных» — ложь.
Тебя обманули.
Там всё так прогнило,
что даже этого не делают.
Никто ни за кем не наблюдает.

Никаких разговоров.
Никакого анализа.
Никакой диагностики.

Всё решается автоматически:

— Мать сказала: «больная» —
сразу жирный штамп на бумагу: шизофрения.
— Спросила: «что за таблетки?» —
укол.
— Попыталась выплюнуть таблетку —
укол.

Врач — не врач.
Он не лечит.
Он думает, как побыстрее сделать растение.
Он не разбирается.
Он оформляет болезнь,
выписывает на комиссию,
оформляет инвалидность.

Шизофрения —
это ярлык без права голоса,
навешанный на тело,
которому просто продлевают срок действия яда.

Там нет психиатрии.
Там — психиатрическая казнь.

Всё работает не ради помощи.
А ради наживы.
Ради удобства.
Ради отчётов.

И врач —
не человек в халате,
а враг.

«Проверка источников: врач лечит.»
Как будто лечит — значит помогает.
А лечит без запроса, без объяснения, без отказа — это не «лечение». Это — насилие под белым халатом.

«Принудительной психиатрии нет — только по суду.»
На деле: уговор матери, подпись без понимания, разговор за спиной, белые халаты — и уже в палате.
А суд? Где он? Когда он?
Укол ставят до суда.

«Очень редко, где в суде доказано, что человек опасен…»
Потому что никто и не доказывает.
Справка, штамп, слова врача — всё.
“Нет критики к заболеванию” — этого достаточно.

«Всё по выбору. Всё по согласию.»
А если не согласна?
Тебя ставят в позицию, где согласие — это единственный путь домой.
Скажи “я здорова” — укол.
Скажи “я больна” — таблетка.
Выбора нет. Есть иллюзия выбора.

«Всё под контролем.»
Да.
Контроль — это и есть цель.
Не понимание, не поддержка —
а контроль над телом, речью, движением, мыслью.

«Диагноз — это наука, а не карательный инструмент.»
Но если диагноз вручается как приговор,
если не объясняется, не оспаривается, не отменяется,
если после него только уколы и обездвиживание —
это не наука. Это пыточное клеймо.

Ложат в психушку Литвы: Как «добровольное» согласие превращается в завуалированное насилие

Система психиатрического принуждения в Литве имеет свои мракобесные особенности. Всё чаще люди оказываются в психиатрических учреждениях без явного согласия, подписывая документы, смысл которых зачастую им неведом. Процесс начинается с того, что человека, зачастую без предварительных предупреждений, забирают из квартиры. Этот момент — точка отсчёта, за которой начинается не просто процедура, а жестокая, закономерно повторяющаяся система насилия, где исчезают все механизмы правосудия и здравого смысла.

Первая встреча с «добровольным» согласием
Не секрет, что в Литве могут забрать человека не для психиатрической экспертизы, как это изображается в СМИ и программных системах ИИ, а сразу начать колоть препараты, не объяснив причины. Человек вытаскивается из дома без всяких процедурных разъяснений. Не в машине, по пути в психиатрическую больницу, а там на месте на столе появляется бумажка с «согласием на госпитализацию». Это не просто формальность, а ловушка, чтобы заставить жертву подписать документ, который будет использован против неё.

Зачастую человеку прямо сверху кричат: «Подпишись, и всё будет в порядке», не давая времени на раздумья и не объясняя последствий. Если же пленники отказываются — появляется угроза: «Не подпишешь — будем держать тебя очень долго». Это давление становится невыносимым, и в итоге человек подписывает «добровольное» согласие, даже не осознавая, что его права нарушены.

Где «добровольность» превращается в принуждение
Многие люди не понимают, что они подписывают. Они не успевают осознать, что на них оказывается давление, и это давление не позволяет здраво оценить последствия. Все попытки сопротивления и осознания своей ситуации становятся тщетными, и вот — человек подписывает согласие, не зная, что оно уже нарушает его права и свободы.

После этого начинается настоящий кошмар. Человека отправляют в процедурный кабинет, где жёстко фиксируют, а затем вводят инъекции. Результат этих препаратов — не спокойное состояние, а пытка с эффектом «наизнанку». Это не лечение, а намеренное причинение тяжкого вреда здоровью с угрозой для жизни.

Затем — палата для буйных
После инъекций, жертву отправляют в карцер, где ей вводят ещё больше инъекций — до 30 уколов, и оставляют в палате для буйных. Там её не держат под наблюдением, как это предписано медицинской этикой, а бросают на койку, чтобы химическая атака продолжалась. Это превращает человека в живой труп, который не может протестовать, не может думать и не может понимать, что с ним происходит. Он больше не человек, а просто объект для дальнейших манипуляций.

Все происходит тихо, без всякой суеты, но с ясной целью — повредить мозг, сделать искуственную болезнь. Мать, приносившая паспорт и документы, может разговаривать с медперсоналом и психиатром. На неё обращают внимания. Для жертвы лишь молчание и презрение. Никакой не врач, а самый настоящий инквизитор в белом халате, не поднимет глаз, не скажет слова утешения. В ответ на твои вопросы - крик. Все вежливые диалоги именно с матерью — а для тебя грубость или игнорирование.

Как это происходит в условиях «нормальности»?
Это не единичный случай. Многие люди в Литве сталкиваются с подобным насилием - никто не знает. Однако этот процесс может происходить скрыто, в тени законодательства, в тени красивых слов. Эти «принудительные меры» становятся обычным делом. Мудрые, опытные манипуляторы, как врачи-палачи, уже убедились в том, что их «добровольное согласие» гарантировано.

Лечебное заведение как концлагерь
Место, которое называют лечебным учреждением, становится концлагерем, где человек превращается в объект. Он не имеет прав, его идентичность уничтожается, и его жизнь больше не принадлежит ему. Он — всего лишь инструмент для манипуляций и химической травли, а лечить его не собираются.

Почему это «нормально»?
Ключевой вопрос: почему всё это остаётся безнаказанным? Почему люди, невинные в своих поступках, подвергаются психической пытке и насилию? Почему массово поддерживается иллюзия, что всё происходит «по закону», даже когда жертва уже не может осознать, что с ней делают? Где та грань, когда помощь превращается в насилие? Где момент, когда общество перестаёт воспринимать это как преступление? Почему в обществе, претендующем на цивилизованность, такая практика считается нормой?