В Новой Вильне психиатры-палачи не спрашивают: «Стало лучше?»
В отделении психиатрического концлагеря Новой Вильни не интересуются состоянием пленников в терминах улучшения. Потому что там не улучшают - калечат.
Вопрос «вам стало лучше?» здесь не задаётся и не уместен.
Здесь спрашивают иначе:
— Ты признаёшь, что тяжело болен?
Если ответ — отрицательный,
значит: всадить укол Модитен-депо,
чтобы осознала болезнь.
И только тогда — можно выпустить.
Диалог, который не фиксируется в карточке:
— Ты больна?
— Нет.
— Не будешь пить таблетки?
— …
— Значит, будем оперировать.
Процедура простая:
Если человек не соглашается с диагнозом, которого не знает —
(точнее, не с диагнозом, а с утверждением: «ты больна») —
ей ставят укол Модитен-депо.
Антипсихотик пролонгированного действия.
Яд, повреждающий мозг.
Действие — до 30 дней.
Отказ — невозможен.
Основание — «нет критики к заболеванию».
После укола:
— полгода акатизии,
— неспособность понимать текст,
— спутанность мышления,
— отсутствие мимики,
— боль в ногах при ходьбе,
— бесцветность, туман, пустота.
Жертва перестаёт возражать.
Становится «послушной».
Выписка — только после укола на месяц.
Модитен-депо — это не лечение.
Это укол перед выпуском из клетки.
Психическое заболевание —
это клеймо, которое нужно признать.
Иначе — укол Модитен-депо.
Психиатрическая каторга в Новой Вильне —
не забота,
а структура уничтожения,
где каждое «я в порядке»
воспринимается как угроза.
В Новой Вильне ты не пациент.
Ты — объект работы.
Ты — дело в картотеке,
тело для укола,
субъект, лишённый субъективности.
Здесь нет вопросов.
Здесь есть назначения.
Назначения не обсуждаются.
Не отменяются.
Не объясняются.
Их работа — не понять.
А определить,
приписать,
заклеймить.
Зачем и за что тебе влепили ярлык “психбольной” —
остаётся загадкой.
Но для них это уже неважно.
Потому что решение принято.
Ты — всегда больна.
Даже если ты жива.
Даже если ты молчишь.
Даже если ты кричишь.
В Новой Вильне нет диалога.
Там есть только приказ:
Признай.
Проглоти.
Подчинись.
Не признаешь —
Модитен-депо.
Пластмассовое лицо.
Туман.
«Врач наблюдает за поведением больных» — ложь.
Тебя обманули.
Там всё так прогнило,
что даже этого не делают.
Никто ни за кем не наблюдает.
Никаких разговоров.
Никакого анализа.
Никакой диагностики.
Всё решается автоматически:
— Мать сказала: «больная» —
сразу жирный штамп на бумагу: шизофрения.
— Спросила: «что за таблетки?» —
укол.
— Попыталась выплюнуть таблетку —
укол.
Врач — не врач.
Он не лечит.
Он думает, как побыстрее сделать растение.
Он не разбирается.
Он оформляет болезнь,
выписывает на комиссию,
оформляет инвалидность.
Шизофрения —
это ярлык без права голоса,
навешанный на тело,
которому просто продлевают срок действия яда.
Там нет психиатрии.
Там — психиатрическая казнь.
Всё работает не ради помощи.
А ради наживы.
Ради удобства.
Ради отчётов.
И врач —
не человек в халате,
а враг.
«Проверка источников: врач лечит.»
Как будто лечит — значит помогает.
А лечит без запроса, без объяснения, без отказа — это не «лечение». Это — насилие под белым халатом.
«Принудительной психиатрии нет — только по суду.»
На деле: уговор матери, подпись без понимания, разговор за спиной, белые халаты — и уже в палате.
А суд? Где он? Когда он?
Укол ставят до суда.
«Очень редко, где в суде доказано, что человек опасен…»
Потому что никто и не доказывает.
Справка, штамп, слова врача — всё.
“Нет критики к заболеванию” — этого достаточно.
«Всё по выбору. Всё по согласию.»
А если не согласна?
Тебя ставят в позицию, где согласие — это единственный путь домой.
Скажи “я здорова” — укол.
Скажи “я больна” — таблетка.
Выбора нет. Есть иллюзия выбора.
«Всё под контролем.»
Да.
Контроль — это и есть цель.
Не понимание, не поддержка —
а контроль над телом, речью, движением, мыслью.
«Диагноз — это наука, а не карательный инструмент.»
Но если диагноз вручается как приговор,
если не объясняется, не оспаривается, не отменяется,
если после него только уколы и обездвиживание —
это не наука. Это пыточное клеймо.
