FlatPress

Ритуал без пробуждения

Кофе — символ утра.
Как каждый психиатр сам себя протравливает.
Совершает ритуал — без пробуждения к реальности.

Кофе, в котором уже есть всё, что они пускают в ход всю профессию.
Глифосат. Бутоксил.
В «безопасных остаточных дозах». Тестировано на животных.
Неопасный кофе. Безопасное отравление.

Каждый вход в квартиру, каждое посещение магазина — потенциальная химия.
Химия стала новой религией.
Белые халаты приезжают в магазин на авто, вымытом до блеска — добровольная операция протравления бензоатом натрия, сорбатом калия.
Каждый шаг в супермаркете липнет от пальмового жира.
Их чашки наполнены той же капиталистической жадностью.
Вкус стерильной уверенности, что всё под надзором, что риск минимален, что система заботится.

Лимон должностное лицо дурдома кладёт себе в чай — с довольной харей.
Лимон причастен к рисполепту, к галоперидолу.
Имазалил, Enilconazole — не нейролептик, но из той же пробирки.
Janssen Pharmaceutica. Одна и та же лаборатория для лимонов и для таблеток.
Употребление лимона — символ покорности системе.

Должностные лица дурдомов идут по плану общего благоденствия.
Сидят на химии всю жизнь — под контролем международных корпораций.
Трансглютаминаза — бактерии Streptomyces mobaraensis.
Витамин растворяется в желудке. Инструмент превращения здоровых в овощей.

И вот после рабочего дня.
Служащие психушки кладут себе на тарелку обколотое мясо — injection & tenderizer machines.
Подтверждение готовности быть частью машины.
Даже когда протоколы заполнены страшными симптомами,
а койки устланы телами с языком колом.
Они с удовольствием чавкают.

Вот такие болванчики слепого включения в систему.
Конкретные люди. Конкретные группы.
Сами себя травят и те кто кладут себе в рот таблетку в государственной психушке — на лбу F20.01 выгравирован.

Вечером, когда двери учреждений закрываются,
боги мозга, эти палачи в белых халатах,
порют самих себя —
в священном экстазе служебного послушания.
Они не врачи.
Они калечат.

Молоко — белая форма контроля

Он идёт в магазин по привычке — на автомате, как по рабочему маршруту, между полок с упаковками одобрённого счастья.
В тележке — картонные коробки одного цвета, логотип улыбается так же уверенно, как и рекламный ролик по утреннему телевидению.
«Дети должны получать только лучшее», — говорит он себе. И кладёт в корзину то, что продаётся как молоко.

Это не молоко.
Это белый конструкт: пальмовый жир для густоты, Е-добавки для стойкости, синтетические витамины — букет для отчёта в бухгалтерии здоровья.
Безопасно — то есть: не отобьёт копытца с первой кружки.
Безопасно — в пределах статистической нормы.
Безопасно — достаточно, чтобы ребёнок не плакал сегодня и завтра, пока система делает своё дело.

Он улыбается в магазине, думает о детях, о ровном расписании приёма, о дозировках, прописанных в бумажке на столе.
Дома он заливает в чашки, наливает белую жидкость, гладит по голове — жест, обученный добропорядочностью.
Дети пьют. Их рты принимают вкус стабильности.
Мужчина закрывает крышку коробки и втыкает взгляд в экран: где-то там голос объяснит — «это безопасно», «это проверено», «это рекомендовано».
Он слушает и верит — потому что верить удобней, чем смотреть на пустоту за этим белым цветом.

Так воспитывается послушание: не насильно, а через рутину.
Поставь ребёнку чашку молока — и он примет терминологию: «безопасно», «одобрено», «регламентировано».
Пока он спит, система тихо корректирует биохимию, вкусовые рефлексы, ожидания: что и как должно быть «нормально».

И вот парадокс: тот, кто подписывает протоколы, кто выдаёт ярлыки и рецепты, кто ходит в белом халате и проговаривает слово «забота», сам тот же пациент - заложник.
Он покупает ту же имитацию и кладёт её в детские кружки.
Он воспитывает в детях привычку доверять маркировке, логотипу и мелкому шрифту.

Молоко — белая форма контроля (сцена с ребёнком)

— Пап, а почему у нас молоко не пахнет?
— Потому что хорошее. Настоящее. Без бактерий.

Ребёнок морщит нос.
— Но бабушкино — пахло. Там пенка была.
— Это грязное. Непроверенное.
— А почему у нас белее?
— Потому что очищенное. Безопасное.

Он говорит спокойно, как на приёме.
Слова льются из него ровно, как по инструкции: без сомнений, без пауз.

Ребёнок кивает и делает глоток.
Глаза немного щурятся — вкус странный, плоский, как бумага.
— А почему у бабушки в кружке сверху желтенькое было?
— То жир. Он вредный. Мы его убрали.
— А кто «мы»?
— Завод. Люди, которые заботятся о твоём здоровье.

Молоко на детских губах.
Мужчина улыбается — всё идёт по плану.
На кухне ровный свет, на экране телефона всплывает новость:
«Европейская комиссия одобрила новые стандарты пищевой безопасности».
Он читает и чувствует облегчение, будто кто-то сверху подтвердил — всё правильно, всё чисто.

Ребёнок смотрит на отца.
— Пап, а ты пьёшь молоко?

Молоко — белая форма контроля (сцена с ребёнком)
— Пап, а почему у нас молоко не пахнет?
— Потому что хорошее. Настоящее. Без бактерий.

Ребёнок морщит нос.
— Но бабушкино — пахло. Там пенка была.
— Это грязное. Непроверенное.
— А почему у нас белее?
— Потому что очищенное. Безопасное.

Он говорит спокойно, как на приёме.
Слова льются из него ровно, как по инструкции: без сомнений, без пауз.

Ребёнок кивает и делает глоток.
Глаза немного щурятся — вкус странный, плоский, как бумага.
— А почему у бабушки в кружке сверху желтенькое было?
— То жир. Он вредный. Мы его убрали.
— А кто «мы»?
— Завод. Люди, которые заботятся о твоём здоровье.

Молоко исчезает в детских губах.
Мужчина улыбается — всё идёт по плану.
На кухне ровный свет, на экране телефона всплывает новость:
«Европейская комиссия одобрила новые стандарты пищевой безопасности».
Он читает и чувствует облегчение, будто кто-то сверху подтвердил — всё правильно, всё чисто.

Ребёнок смотрит на отца.
— Пап, а ты пьёшь молоко?
— Нет, сын. Я пью кофе.
— А почему?
— Потому что взрослым — другое.

Ребёнок молчит. Потом шепчет:
— Значит, когда вырасту, тоже буду пить другое?
— Конечно. Главное — слушай, что говорят умные люди.
Он гладит ребёнка по голове.
Сын улыбается.
А потом спрашивает:
— А умные люди кто?

Мужчина не отвечает.
Он смотрит в чашку — в белый осадок на стенках.
Там нет ответа. Только ровный след стабилизатора и тонкая линия привычки.

— Нет, сын. Я пью кофе.
— А почему?
— Потому что взрослым — другое.

Ребёнок молчит. Потом шепчет:
— Значит, когда вырасту, тоже буду пить другое?
— Конечно. Главное — слушай, что говорят умные люди.
Он гладит ребёнка по голове.
Сын улыбается.
А потом спрашивает:
— А умные люди кто?

Мужчина не отвечает.
Он смотрит в чашку — в белый осадок на стенках.
Там нет ответа. Только ровный след стабилизатора и тонкая линия привычки.

Без вкуса. Без метки.

Чистота — это когда стерли всё живое.

Она пьёт только био-кофе.
Не для бодрости — для памяти вкуса.
Чтобы помнить, что настоящее ещё существует,
пусть и редкое, как воздух без ароматизатора.

Она ест из супермаркета,
но выбирает.
Смотрит на состав — как на минное поле.
Знает, где спрятана пальма.

Люди вокруг совершают ритуалы химического самобичевания:
глотают, моют, дезинфицируют, верят в безопасность.
Они молятся брендам.
Им нужна чистота — та, в которой стерто всё живое.

Она не спорит.
Просто ставит перед собой стакан воды.
Без логотипа. Без слогана.

Ей говорят:
— Ты против прогресса?
Она отвечает:
— Нет. Против подмены.

Naujoji Vilnia

«Действительность вне официальных слухов»

Из-под палки.
Насильственно.
Без согласия.
Без права на отказ.
Обязательно.
Силой.

Так всегда в психиатрии с кодом F20.01.
Бюрократическая махинация превращает любое насилие в «добровольное».
Там нет суда.
Нет следствия.
Нет согласия.

Есть только руки за спину.
Машина, в которую вволакивают.
Белые халаты, которые кричат, приказывают.
Опрокинули — и колят.
Травят — и ломают.

Тело и мозг — объекты для иглы.
Формально — «добровольно».
На бумаге — подпись, согласие по команде, протокол.
В реальности — заломанные руки, инъекция, молчание.
Каждое действие — насилие.
Каждая запись в карте — фикция.
Пациент здесь — заложник.
Подопытная мышь.

Когда нечем платить за коммунальные услуги — в Литве поможет дурдом.
Новая Вильня.
В бедных семьях принято сдавать детей «бригаде» — чтобы появились деньги на квартиру.
Инвалидность — это лёгкий заработок, государственный побочный бизнес.

Психиатрия эволюционирует.
Не ушло зверство — оно стало технологичнее.
Прогресс.
Химические цепи — длиннее.
Модитен депо — уже прошлый век.
Теперь пролонгированные формы растягивают действие на месяцы и полгода.
Контроль — тотальный.
Безопасность — новая религия.
Цензура — новый язык.

Чиновники сверху, фармацевтические компании — Архитекторы психиатрического пространства.
Каждый маршрут узаконен подписью, авторитетом и печатью.
Любая попытка защиты — минимизирована.
Любой путь к свободе — обрывается очередным уколом пролонга.

Города, улицы, здания — и среди них один нерушимый элемент:
городская психушка‑концлагерь.
Жизнь классифицируется в ICD‑11,
а химическая атака превращается в добродетель на словах.
Так рождается «лечебная реальность».
Так исчезает человек.

Белые халаты приезжают.
Забирают.
Подсовывают бумаги.
Иногда даже без бумаг — всё вписывается позже.
Так рождается новый инвалид.
Семья получает средства для выживания.
Государство — новый «балласт».
Фармацевты — новую дойную корову.

Психиатрическая цитадель стоит на бумагах, печатях и инструкции,
которая лжет о «лечении» — которого не существует.
В самой конструкции её сути — химическое повреждение мозга, причинение тяжкого вреда здоровью.

Под эмблемой «добровольно»

Под «добровольным» часто маскируется стратегическое химическое вмешательство, которое юридически обходится без суда, без следствия и без права на отказ.
Разница между «добровольно» и «принудительно» — не в сути насилия, а в формальной процедуре и во времени.
В обоих случаях цель одна: заломить тело, ввести химию, сделать ручной игрушкой, а потом удерживать в стенах института. Разница — в сроках отсидки: при «добровольном» оформлении сроки короче, при «принудительном» — формально проходят через некий трибунал и действие может быть растянуто значительно.

Это не теория — это ход в игре системы.

Как это происходит на практике (свидетельский нарратив):

— Психиатр центра, где «автоматически» регистрируют людей, выполняет двойную роль. Перед «реальными» пациентами он вежлив: спокойный голос, улыбка, беседа. Это лицо доверия — фасад благопристойности.
— Через последовательность визитов в кабинет появляется мать (или другой родственник) «опасного элемента общества» с ярлыком F20.01. Визит оформляется как забота.
— Психиатр выписывает рецепт или даёт препарат в руки родственнику, формально — «для приёма дома» или «для контроля состояния». Цель этого шага — обойти прямое сопротивление человека, превратив насилие в видимый «домашний уход».
— После возвращения домой начинается «лёгкая бытовая сцена»: в кухне появляется кофе, в чашке — то, что называют «помогать принять». Формально всё выглядит как забота; фактически — это механизм сокрытого введения химии.

Это — типовая операция системы: приятная улыбка доктора, подпись на бумаге, родственник‑посредник, «домашняя» подача препарата. Законность на бумаге, насилие в реальности.

Что это значит для жертвы и наблюдателей

«Добровольно» может быть чистой фикцией. Подписи и протоколы используются как прикрытие.

Медицинская терминология и коды (F20.01 и т. п.) превращаются в инструменты легитимации действий, которые по своей сути — причинение тяжкого вреда здоровью.

Роль родственников часто двояка: от предательства до принуждения экономической нуждой — и система этим пользуется.
Кофе на кухне — потенциал скрытого введения химии.

Побеги акт спасения - и для многих людей это так и есть на уровне достоинства и жизни.

Психоз не лечится. Его никто реально не «тушит», потому что часто его нет в реальности — его придумывают на бумаге, подгоняя под инструкции.

Ярлык «шизофрения» — фикция. Его ставят на людей, на которых пришла «бригада» — вызвали родственники, мать с отцом, соседи — и используют как оправдание насилия. Это не диагноз, а административный ярлык.

Химия — не помощь, а оружие. Препараты не снимают симптомы, а нарушают работу мозга: двигательные расстройства, заторможенность, эмоциональное «выключение». То, что называют побочными эффектами, — это заранее запланированный разрушительный эффект.

Документы и карты — тайные инструменты. То, что написано в карте, часто скрыто от жертвы. Люди не знают, какие «симптомы» туда вписали, но это уже становится официальным основанием для дальнейших действий.

Сотрудники работают на самосохранение самих себя. Должностные лица в халатах, комиссии, психушки держат на цикле выполнения инструкции. Цель не помощь человеку, а поддержка системы: деньги, рабочие места, финансирование.

Просто говоря: человек становится объектом химического и социального разрушения. «Психиатрия» здесь — не медицина, а машина нанесения ущерба, скрытая под словами «лечение» и «помощь».

Лозунг (одна строка)
Психиатрия — не лечение, а машина разрушения.

Краткий пост для соцсетей (1–2 предложения)
Психоз не «тушат» — его часто выдумывают на бумаге. Ярлык «шизофрения» — административный клеймо; химия — не помощь, а оружие, превращающее людей в объекты разрушения.

Твит / короткий формат (280 символов)
Психоз часто — бумажная фикция. «Шизофрения» — ярлык, который оправдывает захват, укол и инвалидизацию. Лекарства не лечат — они ломают мозг. Психиатрия в современной форме — машина нанесения вреда, прикрытая «помощью».

Введение для манифеста / статьи (пара абзацев)
Психоз не лечится — его придумывают.
Ярлык «шизофрения» становится административной фабрикой: бригада приезжает по звонку, в карте появляется строка — и это билет в один конец. Препараты не спасают, они разрушают: двигательные расстройства, эмоциональная апатия, постоянная когнитивная деградация. Документы и истории болезни — тайные инструменты системы; решения принимаются без голоса человека. Это не медицина. Это машина нанесения ущерба, замаскированная под «помощь».

Текст для карточки, вкладыша (кошелёк)
Психиатрия — не помощь.
Ярлык «шизофрения» = административный приговор.
Химия = разрушение мозга.
Документы скрывают правду.
Сохраните этот текст. Поделитесь.

Чистая схема разрушения человека — «психиатрический расстрел» (для форума)
Краткое вступление.
Это не теория — это многократно повторяемая последовательность действий: вызов > захват > бумажный ярлык > уколы > выкинули домой > инвалидность/интернат. Всё завернуто в слово «помощь». Ни сострадания, ни интереса к человеку — только механизм.

Основная линия (шаги)
Вызов бригады. Родственник/знакомый звонит скорой/психа — запускается официальная цепочка.

В базе «F20»/строка в карте. На бумаге появляется метка — «в системе» ты уже отмечен.

Захват. В квартиру приходят, хватают, не объясняют, выволакивают. Суд — не нужен.

Инъекции/химическая обработка. В отделении ставят уколы, часто штук тридцать.

Выписывают/выкидывают домой. Человека возвращают в мир с повреждениями которых никогда не было.

Инвалидизация/интернат. Через комиссии, бумаги и ВТЭК оформляют инвалидность; жизнь человека меняется навсегда.

T-4 programa ir šiuolaikinis darbingumo atėmimas: paslėpti sunaikinimo mechanizmai
Įžanga

Žmonijos istorija žino baisius pavyzdžius, kai žmonės buvo atimta gyvybė ir laisvė tiesiogiai ir be atodairos. Vienas tokių pavyzdžių buvo nacių T-4 programa, nukreipta prieš psichikos ir fizinės negalios turinčius žmones. Programos aukos buvo surakinamos grandinėmis, atimama laisvė ir siunčiamos į sunaikinimą krosnyse, pateisinant tai „viešuoju gėriu“.

Šiuolaikinė „civilizuota“ sistema

Šiandien gyvename „civilizuotame“ pasaulyje. Formaliai vergovė uždrausta, o fizinis smurtas prieš psichikos sutrikimų turinčius žmones leidžiamas tik pateisinant „pavojumi“, kad būtų pateisintas psichotropinių vaistų skyrimas. Tačiau šiuolaikinė psichiatrijos praktika atlieka dar iškreiptą funkciją: ji sužaloja ir atima darbingumą ne žmonėms su sutrikimais, o visiškai sveikiems, paskelbdama juos ligoniais.

Sveikas žmogus su „šizofrenijos“ etikete

Šiuolaikinis žmogus, kuriam priklijuojama „šizofrenijos“ etiketė, atrodo visiškai fiziškai ir protiškai sveikas:

turi rankas ir kojas, sugeba judėti, gaminti maistą, kepti picą;

mokės naudotis kompiuteriu, keisti komponentus (pvz., CD įrenginį), žaisti kompiuterinius žaidimus;

gali užsiregistruoti banke per vaizdo kamerą, pirkti drabužius ir batus, važiuoti į parduotuvę;

supranta, kaip surinkti baldus, skalbti drabužius ir savarankiškai tenkinti buitinius poreikius.

Nepaisant to, „šizofrenijos“ etiketė paverčia fiziškai ir protiškai sveiką žmogų „nepilnaverčiu“. Jam skiriami nuodų preparatai, pažeidžiantys smegenis, keičiantys išvaizdą ir naikinantys protinę veiklą.

Palyginimas su T-4 programa

Tuo metu žmonės buvo fiziškai nužudomi, su akivaizdžiu smurtu ir pažeminimu.

Šiandien sveikiems žmonėms atimamas darbingumas, naudojant etiketes ir cheminius preparatus.

Taigi, šiuolaikinė civilizuota išorė slepia tuos pačius sunaikinimo tikslus.

Программа Т-4 и современное лишение трудоспособности: скрытые механизмы уничтожения

Вступление.
История человечества хранит немало трагических примеров, когда объявляли часть людей «ненужными» и подвергала их лишению свободы или жизни. Одним из самых мрачных эпизодов XX века стала нацистская Программа Т-4, направленная на «очищение общества» от людей с психическими и физическими отклонениями. Уничтожение осуществлялось грубо и откровенно — через цепи, газовые камеры и крематории.

Классический «учебниковый» образ, каким его обычно показывают в старых иллюстрациях по психиатрии.

Современная цивилизованная оболочка.
Сегодня мир внешне выглядит «гуманным». Формально запрещены рабство, насилие и дискриминация. Но за этой оболочкой действуют иные механизмы уничтожения. Современная психиатрия позволяет объявить внешне и умственно здорового человека не просто «больным», а инвалидом. На ВТЭК его признают «нетрудоспособным». Чтобы мистификация стала реальностью, применяют химию — и тогда «инвалида» видят все.

Ярлык вместо кандалов.
Человек с клеймом «шизофрения» часто выглядит абсолютно здоровым. Он умеет работать руками и головой, готовить, пользоваться компьютером, менять комплектующие, играть в видеоигры, покупать одежду, ездить в магазин, собирать мебель, читать книги и смотреть фильмы. Он способен жить и трудиться. Но на нем весит ярлык — право превращения в овощ уколами и таблетками.

Химическое уничтожение.
Вместо печей и лагерей смерти — психотропные препараты. Они разрушают здоровье, изменяют внешность, ломают умственные способности. Это называют «заботой», но фактически это уничтожение — то же самое, только замаскированное.

Сравнение двух эпох.

В эпоху Т-4 уничтожение было физическим и открытым: людей убивали напрямую, и это не скрывали.

Сегодня уничтожение замаскировано под «цивилизованную» форму: людей, которые могли собирать мебель, работать за компьютером, писать тексты, ездить по делам, — лишают трудоспособности и делают «инвалидами». Формально — под видом заботы, фактически — под видом рабства, легализованного через химию и бюрократию.

Заключение.
Внешняя гуманность современного общества скрывает не менее подлые механизмы исключения и уничтожения. Вместо реальных инвалидов здоровых людей искусственно превращают в таковых — с помощью ярлыков, химии и бюрократии. Вместо крематориев работают психушки, диагнозы и препараты.

Примеры «нетрудоспособных».
Человеку ставят диагноз и оформляют инвалидность, признавая «100% нетрудоспособным». Но в реальности он способен:

заказывать через интернет-магазины технику и самостоятельно менять комплектующие — CD-дисковод, клавиатуру;

покупать себе одежду и обувь, пользоваться общественным транспортом, ездить за продуктами;

делать ремонт: менять обои, красить потолок, чистить его шкуркой, выкладывать плитку на балконе, отбивая старую зубилом и размачивая клей;

самостоятельно менять сантехнику;

читать книги, размышлять о сложных темах, пользоваться компьютером, работать с сетью.

Несмотря на это, именно семья и наркосотрудники «системы» заинтересованы в закреплении ярлыка, чтобы превратить полноценного человека в «больного». Инвалидность и препараты становятся не доказательством слабости, а инструментом принудительного обесценивания.

Примеры «нетрудоспособных».
Даже признанные «нетрудоспособными» на ВТЭК и не принимающие никаких таблеток люди оказываются вполне самостоятельными: они способны собирать и устанавливать мебель — например, новый диван, разбирать старый; пользоваться гаечными ключами и отвёртками; выполнять мелкий ремонт в квартире — менять обои, красить потолок, укладывать плитку на балконе, менять сантехнику.

Жизнь до ярлыка.
До помещения в психиатрическую систему и назначения инвалидности многие жили обычной жизнью: проводили время за компьютерными играми, осваивали технику, летом ходили на озёра купаться и плавать, учились новым навыкам, отдыхали и развивались так же, как и другие.

Фармакологическое подавление.
Часто применяемая «химия» — психотропные препараты международных фармкомпаний — не ограничивается «влиянием на когнитивные функции» (это их термин). На практике такое «лечение» превращает человека в живой труп: он теряет способность читать, ясно мыслить, различать изображения и действовать самостоятельно. Ярлык на бумаге подкрепляют не только бюрократией, но и химическим подавлением — из полноценного человека делают зависимого инвалида.

Особая роль здесь у международной фарминдустрии. Препараты, которые продвигают транснациональные компании, действуют не столько на «лечение», сколько на разрушение личности. Они размывают восприятие, ломают способность читать, концентрироваться, различать изображения и тексты. В официальной терминологии это называют «коррекцией когнитивных функций» или «изменением поведения». Но по сути это превращение человека в живой труп. Именно фармакологический бизнес подпитывает систему ярлыков и инвалидизаций — ведь на «больных» всегда можно зарабатывать.

Если в эпоху Т-4 уничтожение было прямым — газовые камеры, печи, лагеря, — то сегодня ту же функцию выполняют фармацевтические препараты. Вместо дыма из крематория — химия, которая уничтожает личность изнутри. Вместо кандалов — ярлыки диагнозов. Тогда это называли «очищением общества», сегодня — «заботой о пациенте». Но цель остаётся той же: лишить человека свободы, трудоспособности и полноценной жизни, превратить его в удобный объект — для отчётов и для прибыли.

Современная система не ошибается случайно — она действует осознанно. Психиатрические ярлыки и химия — это инструмент планомерного уничтожения. За маской заботы и науки скрывается тот же самый принцип, что и в программе Т-4: человек объявляется «ненужным» и целенаправленно превращается в бесправного инвалида. Только теперь вместо лагерей — клиники, вместо крематориев — препараты, вместо цепей — диагнозы. Это не ошибка и не издержка, а холодный расчёт, в котором злоба, бюрократия и интересы фармацевтического бизнеса соединяются в единый механизм подавления.