Мне было 19 лет.
Я спрятала тетрадь под стол. Родители вызвали бригаду по 112.
Получается, мать с отцом сами дали согласие «заколоть», вызвав группу захвата на квартиру.
Приехали, схватили, забрали — и дальше карцер с тридцатью уколами.
А там — делай со мной что хочешь.
30 уколов — заочно.
Психиатр сидела в кабинете за столом. К ней вбежала медсестра — не справилась с заливанием жижи в рот.
Тогда психиатр быстренько переназначила на уколы.
Язык — колом.
Тело — в судорогах.
Сознание погасло — лежала в коме.
Когда я стала подчиняться — стали травить жижой. От неё — невыносимое двигательное беспокойство. Полгода.
А дальше, на дому:
– нарушение ритма сна,
– муть в глазах,
– неспособность понимать написанный текст,
– неразличение изображений на экране телевизора,
– безразличие к голубому небу,
– полное отсутствие эмоций.
Родители не подписывали бумаги. Никто не спрашивал.
Первый раз, в 17 лет, обошлись без подписей.
Мать просто передала паспорт в психушку Respublikine Vilniaus Psichiatrijos Ligonine — и оформили «добровольно».
Я стала телом для эксперимента.
А потом, в 2019 году, я узнала от дяди, что я — потомок прямой династии Гогенцоллернов.
Через всех мужскую линию, кроме матери.
И выходит, что меня уничтожали как вещь.
Не как человека.
Не зная, кто я.
Или — наоборот, зная.
Это не просто «медицина». Это политика.
Это система, где ярлык и укол важнее, чем род, история и сама жизнь.
