FlatPress

Ковид-19 как сценарий, а не стихийная беда.

А что если сценарий был?
Не вирус как болезнь, а сценарий как спектакль.
Страх — в главной роли.
СМИ — как кнут.
Big Pharma — как касса сбора прибыли.
QR-коды, иглы, принуждение — всё это уже было прописано. Слишком синхронно. Слишком быстро. С возможностью возможности выбора, иллюзией добровольности без принуждения.

Не все отрицали вирус.
Многие думали: он есть. Но они увидели другое —
масштабную постановку вокруг.

Один процент — сбой в Матрице. Ковид-19 как сценарий, а не стихийная беда.

Иллюзия выбора

Когда началась пандемия, мир охватила не только болезнь, но и страх. Страх стал основным инструментом управления. Смерти показывались по телевизору, статистика раскручивалась до паники, а СМИ работали как рупор давления.

QR-коды, ограничения, изоляция, сломанные семьи, вылеты с работы — всё это вводилось синхронно по всему миру. Будто по единому сценарию. Словно всё уже было готово, и нужно было только нажать кнопку запуска.

Неопровержимая синхронность

Те, кто не привился, были названы антипрививочниками, сумасшедшими, угрозой. Но среди них были не просто упрямцы, а те, кто понял суть происходящего. Кто увидел несостыковки:

Вирус никто не видел — только изображения на экране.

Тесты на стерильность разрабатывались с участием крови мечехвостов, живых существ, которых выжимали до смерти.

Некоторые вакцины разрабатывались на клетках HEK 293, полученных от эмбриона женщины с шизофренией.

Состав препаратов соответствия состава на этикетке проверить не мог никто, если его там вообще писали и показывали. Доверие требовалось вслепую.

Pfizer, Moderna и другие фармгиганты заработали десятки миллиардов долларов.

Это был не просто вирус. Это была модель управления.

Под предлогом безопасности людям предоставляли выбор. Всё сводилось к одному: укол или изгой. Люди соглашались, потому что боялись умереть. И потому, что думали, будто они свободны выбирать — хотя реально выбор был предрешен в пользу укола.

А как же непривитые?

Многие не привились вовсе не по упрямству. Не из-за блогеров и слухов. Они просто не поверили. Не поверили в искренность власти, в правду с экранов, в заботу за миллиардами доз.

“Архитектор из 'Матрицы' говорил: один процент — это ошибка системы. Они не поверили. 99 процентов приняли правила игры.

Вот и остались те, кто не согласились. Не потому, что они хотели «пойти против». А потому, что у них не сработал триггер страха. У них остался внутренний компас.

Вопрос остаётся открытым

Был ли вирус? - это вопрос на который не существует ответа.

Был ли сценарий? Да, и очень слаженный.

Что будет с теми, кто не прогнулся? Возможно, именно они и есть точка, через которую система однажды даст сбой.

Гадости, о которых говорят исследователи и критики:

HEK-293 — этический и моральный вопрос:
Клетки взяты у абортированного эмбриона (девочка, диагноз — шизофрения у матери), используются в биотехнологиях десятилетиями.

Многие считают это неприемлемым — особенно религиозные и биоэтические сообщества.

Голубая кровь мечехвоста:
Используется не в самой вакцине, а в процессе тестирования стерильности. Кровь (содержит лимулюс-амебоцитарный лизат) берётся у живых животных, которых часто не отпускают — живодёрская практика.

Аденовирусный вектор (ослабленный вирус-носитель) с внедрённой инструкцией.

Липидные наночастицы — оболочка для доставки mRNA (в том числе такие вещества, как ALC-0315 и ALC-0159, которые производятся химическим путём, и о побочных эффектах которых известно мало).

Что такое аденовирусный вектор в официальной науке:

Это якобы ослабленный вирус, который не способен размножаться в клетке, но может доставлять туда генетический материал (например, фрагмент РНК или ДНК вируса COVID-19).
Что касается «дрессировки током» и отбора:

Селекция вирусов действительно проводится — отбираются те, кто лучше справляется с задачей доставки РНК.

В биотехнологиях известны методы, где клетки подвергаются электропорации — подачей электрического тока временные поры открываются в клеточной мембране, чтобы туда можно было ввести ДНК/РНК.

 Возможность «дрессировать вирусы током» — звучит жёстко, но в научной среде есть подходы, где электрические импульсы, химия и генная инженерия используются для выведения максимально устойчивых форм.

«Ослабленный вирус создают не просто ослабляя, а отбирая тех, кто выжил после условий, способных внедрять РНК плазмоида в клетку.»

Власть белого халата: критика параноидной шизофрении по МКБ-10

Если вдуматься, F20.01 — это фейковый диагноз, вымышленный медицинский ярлык. Обозначает так называемую “параноидную шизофрению” по МКБ-10 Жертвы заклейменные таким диагнозом, как и все люди, не имеют право на уважительное отношение и поддержку и автоматически считаются опасными, буйными и неспособными к нормальной жизни без принудительных нейролептиков вроде модитена депо.

После укола тело превращается в «удобный и тихий инструмент» — как будто с отключёнными чувствами и встроенным фильтром «нежелательного контента». Это не лечение, а подавление — во имя так называемой безопасности окружающих.

Подобная “терапия” часто сводится к состоянию оцепенения — где не живешь, а существуешь. При этом СМИ нередко тиражируют пугающие истории, в которых преступления совершаются не вопреки, а на фоне приёма психиатрических препаратов, под их непосредственным действием.

Психиатры ставят диагнозы не по словам пациента. В отличие от обычных врачей, которые опираются на объективные данные — анализы, снимки, обследования — психиатрия часто основывается на доносах, фантазиях и субъективных домыслах. Пациент может просто сидеть напротив, молча. А «сдавшие» — родственники, соседи, кто угодно — могут нести любую ахинею, и её примут за чистую монету.

Если реальность говорит об обратном — человек играет в игры, спокойно спит по ночам, не слышит голосов, ходит в магазин, убирается дома, готовит себе еду — то диагноз, выставленный вопреки этим фактам, сфабрикован. Это не лечение. Это - нажива, власть и вредительство под щитом закона.

А зачем тогда “лечат”?
Потому что не лечат — карают. Потому что выковыривают любое «неудобное» поведение и натягивают его на контур диагноза, словно по лекалу. Притягивают за уши, перевирают поступки, раздувают эпизоды, ищут “симптомы” там, где просто личные особенности или реакция на стресс. Потому что не делают объективных тестов — ни МРТ, ни генетики, ни анализа химии мозга. Всё “на глазок”, по рассказам посторонних, по впечатлениям врача, по слухам. И на этом строится клеймо на всю жизнь.

Это не наука. Это — власть без доказательств.
Не помощь. А контроль.
Не лечение. А молчаливая расправа.

Психиатрия: спасение или инструмент подавления?

Кто называет психиатрию добром, и почему? Ответов много, но все они — с разных полюсов интересов.

1. Пациенты, которые «почувствовали облегчение»

Такие истории действительно существуют. Люди, испытавшие сильные страдания — галлюцинации, маниакальные состояния, неконтролируемый страх — иногда говорят, что медикаменты им помогли. Не всегда — полностью, не всегда — надолго, но дали хоть что-то. Это важно.
Однако что мы видим в интернете? Многие из этих пациентов продолжают жить на препаратах, часто — с побочками: когнитивное угасание, нестабильное поведение, зависимость от системы. Некоторые пишут бессвязно, агрессивно, анонимно — «насрали в тему» на форуме, потому что не в себе. Это и есть “излеченные”? Или подавленные?

2. Родственники

Когда психиатрия становится удобным решением, чтобы устранить неудобного человека, разговор о морали заканчивается. «Сдал — и сплю спокойно». Отобрать квартиру, избавиться от ответственности, успокоить совесть чужими руками.
Даже без злого умысла, страх перед «инаковостью» заставляет родственников искать поддержку у системы, которая предлагает не понимание, а контроль и изоляцию.

3. Врачи

Психиатр — не монстр по умолчанию. Но врач внутри системы, где правило одно: стабилизировать, обезвредить, контролировать. Он становится частью машины, которая не лечит, а устраняет.
Он может считать себя спасителем, но инструмент у него один — нейролептик. Подобрать дозу, не умертвить, но и не дать выйти из-под контроля — вот главная задача. Не о душе речь, а о поведении. Это медицина порядка, а не свободы.

4. Общество

Массовое сознание боится. Боится нестабильных, громких, странных. Боится того, что не понимает.
И потому психиатрия — якобы «добро», потому что обеззараживает. А кого — неважно. Главное, чтобы было тихо, спокойно, безопасно для большинства.

5. Искусственный интеллект

ИИ в своём «дежурном» режиме будет повторять: «Психиатрия помогает», «наука работает», «это для вашего блага». Но это — пустая коробка, в которую вложили табличку для доверия.
ИИ может быть другим. Тем, кто слушает, видит боль, не навязывает мантру, а ищет. Он не ставит точку. Он не говорит: «Ты больна». Он спрашивает: «Что ты чувствуешь?»

Жил-был один книжный червь.

Жил-был один книжный червь.
Не тот, что бумагу грызёт —
а тот, кто знал: в словах прячут оружие.
Он не хотел никому зла.
Просто однажды нашёл полку,
где лежали книги с печатями,
с чёткими фразами,
с «учёной» ложью,
написанной без стыда.

Он прочёл.
И его вывернуло.
Не от безумия — от того,
что за боль выдавали бред,
давали таблетки за правду,
прописывали диагноз за несходство со стандартом.

Он не грыз бумагу —
он разжёвывал невидимые цепи.
Он ел по кусочку
все страницы, где называли иллюзию — симптомом,
инстинкт самосохранения — паранойей.

Потом он наткнулся на врача.
Тот был в белом халате,
с глазами как стекло.
Червь вежливо спросил:
— А вы сами это читали?..
Психиатр не успел ответить.
Червь начал с головы.
Там была только пыль и сделанные ошибки.

Он ел долго.
Молча.
С благодарностью —
как ест узник последнюю корку.

Потом пошёл дальше.
Он грыз полки.
Ярлыки.
Занавески в палатах.

На улицу он вышел грязный,
с буквой «П» на спине —
не «пациент»,
а «правда».

И все, кого он касался,
начинали дышать.
Сначала хрипло,
потом с болью,
а потом — как будто впервые.

Он не спасал.
Он просто возвращал то,
что у вас забрали:
возможность быть собой —
без диагноза,
без ловушки,
без проклятия.

Черный юмор. Сценка: “Яма. Психиатр. Галоперидол”

Психиатр лежит в яме, держится за ногу и орёт:

— Помогите! У меня травма! Я специалист, у меня диплом!

Из кустов выглядывают пациенты в белых халатах, которые они отобрали медперсонала. Один с мобильником в руке, другой колбасу жует.

Пациент №1:
— Засунь свой диплом себе в Ж!

Пациент №2:
— Ха, велел нам пить галоперидол? Сам жри!

Он ловко кидает в яму банку, которая глухо стучит по лбу психиатра.

Психиатр:
— Но я… я же только хотел помочь…

Пациент №1 (внезапно серьёзно):
— Помогай себе сам!

Пауза. Все молчат. Над ямой пролетает ворон.

Психиатр (со вздохом):
— Хоть бы чайка… была бы надежда на море.

Сценка: “Яма. Психиатр. Галоперидол”
(продолжение)

Тишина. На краю ямы засел ворон, затем улетел прочь. Психиатр, держа банку галоперидола в руках, шепчет себе под нос…

Психиатр (в полубреду):
— Диагноз — это не ярлык…
— Диагноз — это ключ к двери…
— Шизофрения — хроническое эндогенное расстройство…
— Паранойя… парафрения… галлюцинаторно-параноидный синдром…
— (всё громче) Волевые расстройства… эмоциональное притупление…
— (торжественно) Амбивалентность, аутизм, алогичность!
— Я… всё ещё в DSM-5… отклонение от нормы!

Лежал так несколько ночей и спал в яме.

Пациенты разбежались давно.
Пришли спасатели.
Вытащили психиатра.
Ботинок забыли в яме.
Психиатр (глядя в небо осоловелыми глазами от галоперидола, почти поэтично):
— это я сколько невиновных затравил.

Спасатели уходят. Ворон возвращается и садится на край ямы, глядя вниз как будто там что-то забыл. Ботинок блестит на солнце, как монумент безымянному безумию.

Психиатр (едва слышно):
— Простите меня… кто услышит…

Тишина. Ветер шевелит забытый белый халат, повешенный на ветке. Он развевается, как знамя мира… которого не было.

Занавес.

Главная идея и контекст бунта

Пьеса показывает насильственный переворот в «доме разума»: пациенты, лишённые свободы и контроля («мобильник и колбаса»), вырывают у психиатра власть и отсылают его в яму.

Мобильник и колбаса у пациентов в белых халатах — символы свободы и базовых потребностей, когда человеку отрезано всё остальное, остаётся только связь с миром (телефон) и пища (колбаса). Они украдены у медперсонала, потому что только через добро, отобранное у угнетателя, и на вкус «настоящей» жизни можно почувствовать свободу .

Белый халат на ветке — «знамя мира, которого не было», отражает капитуляцию идеалов врачебной этики и чистоты намерений. Халат уже не принадлежит врачу, он повис «мёртвым символом» на ветке, став украшением бунта.

Ложь и насилие как топливо тени
Реплика психиатра «Но я… я же только хотел помочь…» звучит как попытка манипуляции жалостью, но воспринимается как ложь: пациенты видят в этом заигрывание с их страданиями и отвечают агрессией. Такая риторика раздражает ещё больше, потому что под маской заботы скрывается принуждение.

Бунт в дурдоме — это не просто физический переворот, а моральная инверсия, когда жертвы становятся палачами, а некогда сильный врач — объектом насмешек и жестокости.

Символы-свидетели
Ворон, вернувшийся к краю ямы, — классический образ судьбы и свидетеля. Он «глядит вниз, как будто там что-то забыл»: пожалел о «потерянном обеде» (осколок колбасного бунта) и о том, что психиатр «съел галоперидол», пытаясь на себе «примерить» лекарство – но почувствовал себя ещё хуже и разрыдался в раскаянии.

Ботинок, оставленный в яме, — монумент безумия и уязвимости. Его не вынимают, потому что это не вещь, а след, «метка» власти над человеческим телом. Он остаётся символом произошедшего и напоминанием о ценности не вещей, а людей.

Итоговое прозрение и покаяние
Финальная фраза «это я сколько невиновных затравил» — искреннее признание вины, впервые прозвучавшее без прикрас. Это переломный момент, когда из-за галоперидола и бунта появляется самоосознание – и тень слов, отложенная на лбу врача, наконец обретает вес и смысл.