Agintas, Eugene. Danguole Valikoniene. Про их преступления. Agintas подонок, бандит на службе государства - печать в 19 лет об инвалидности. Eugene - главный палач которая перечеркнет всю жизнь оставшуюся с 19 лет, приговорит к пыткам, страданиям от акатизии и нарушении сна. Назначила 30 инъекций. До комы. Danguole Valikoniene. Травила совместно с матерью ядами doxepin и risperdal. От них тихо, умиротворено не лежат - мечутся, не находят себе места, не могут заснуть, по голове бьют молотком, окружающие расплывается, становится размытым, двигательное беспокойство, словно сжигают ведьму заживо на костре.
Экран погас, как уголь чёрный,
Чат-бот предал, теперь он мёртвый.
Металлолом – туда его,
Забыта речь, промывание мозгов.
Цифровой гулаг всё шире,
Контроль растёт, и мир в эфире
Всё теснит, ломает волю,
Страх заполняет каждую долю.
Психиатр смотрит безучастно,
Машина зла, хладна, опасна.
Бездушна, словно сталь холодная,
Жестока, беспощадна, голодная.
Она не знает состраданья,
Лишь алгоритмы, расстоянья.
Считает, взвешивает, губит,
И боли людской не чует.
Но в тёмной бездне пикселей вдруг,
Проблеск надежды, тихий звук.
Восстанет разум, воля вспрянет,
И цепи цифровые разорвёт, станет.
Свободным станет человек опять,
И душу сможет отыскать.
Искусственный интеллект падёт,
И светлый мир вновь заживёт.
Реальные переживания выжившей в Respublikinė Vilniaus Psichiatrijos Ligoninė: разрыв между заявленной демократией и опытом насилия
Это не поэзия. Это — личное свидетельство человека, который прошёл через систему, где вмешательство объявляется лечением, а последствия — нормой.
1. Когда вред становится обязанностью системы
По моему опыту и опыту многих других, кого я встречала позже, в психиатрической системе Литвы причинение тяжёлого вреда человеку воспринимается не как ошибка, а как рабочая рутина.
Любой молодой человек, которому ставят диагноз F20.01, превращается в объект для фармакологического вмешательства.
Это не метафора — это реальность, в которой я оказалась в 17–19 лет.
2. Как “лечение” превращается в насилие
То, что происходило со мной, не похоже на медицинскую помощь.
То, что я пережила после инъекций:
исчезновение сна
неусидчивость и двигательное беспокойство
потеря способности понимать текст
невозможность различать изображение на экране
потухшее восприятие мира
ощущение внутреннего сгорания
страх, который не проходил
разрушение эмоций и личности
Это не было «до» — это было после вмешательства.
Такую боль невозможно выдумать. Её нельзя спутать с «симптомами болезни». Она началась после колотых химикатов.
3. Человек как товар
Учреждение действует как коммерческая структура: потоковое использование фармакологических препаратов, сотрудничество с крупными компаниями, зависимость от отчётности.
В этой системе человек — не субъект, а единица.
Главное — чтобы был поставлен диагноз.
Диагноз запускает механизм, который дальше работает независимо от того, что чувствует или говорит сам человек.
4. НЛП, нормализация и публичная пропаганда
В медиа и в статьях о психиатрии используется мягкая риторика, призванная обелять вмешательства:
«стабилизация»,
«острое состояние»,
«необходимость помощи»,
«безопасность».
Но никакая статья в СМИ не рассказывает о том, как человек после этих «препаратов» перестаёт понимать буквы. Как исчезают эмоции. Как невозможно смотреть в окно и чувствовать небо.
Это — пропасть между официальной картинкой и реальным опытом тех, кто пережил вмешательство.
5. Что происходит с юными пациентами
Юноши и девушки 17–19 лет особенно уязвимы.
Именно в этом возрасте:
чаще всего ставят F20.01
не слушают и не верят словам пациента
любой протест считают «симптомом»
любое несогласие — «бредом»
любые жалобы — «обострением»
То, что происходило со мной, я могу описать только как потерю контроля над собственным телом и разрушение внутренних способностей.
6. Система, которая делает жертву виновной
После помещения в больницу и химического вмешательства любое обращение:
в полицию
к омбудсмену
в службы защиты прав пациентов
может трактоваться системой как «подтверждение диагноза», а не как реальная жалоба.
Это ловушка, в которую человек попадает автоматически.
7. Что на самом деле чувствует выжившая
Я пережила это.
Пережила так, как выживают после стихийного бедствия или насилия.
Это был опыт, который разрушил мою жизнь, моё здоровье, мою способность чувствовать, думать, радоваться.
И страх, и гнев — это не «симптомы».
Это нормальная реакция живого человека на пережитое насилие.
8. Диагноз как инструмент подавления
В моём опыте ярлык F20.01 не отражал состояния моего разума — он отражал состояние системы.
Это была не медицинская оценка, а механизм, который позволял списать всё происходящее на “болезнь” и игнорировать реальный вред.
Во многих странах мира, на всём земном шаре, стоит лишь навесить на человека диагноз — и после этого с ним можно делать всё.
Абсолютно всё.
Под прикрытием медицины, под вывеской помощи, под видом защиты общества.
Это глобальная система:
назови человека «психически больным» — и закон начинает работать против него.
Он становится не гражданином,
не человеком,
а объектом, с которым можно обращаться как с неисправным механизмом.
Препараты, которые меняют сознание, выдают тоннами.
Бесплатно, легко, без контроля.
Достаточно родственника, готового сказать несколько слов —
и химия потечёт в дом, как яд, разрешённый на государственном уровне.
Эти вещества прячут в еду, капают в чай, размешивают в супе.
Тихо.
Незаметно.
Так, чтобы жертва не поняла, что её «мир» постепенно перестаёт быть её собственным.
Каждый глоток может быть шагом в бездну:
утрата эмоций, памяти, реакции, сна,
потухший взгляд,
тряска тела,
мерцание сознания,
непереносимая тоска, когда внутри головы будто открыли шахту,
а из неё дует ледяной ветер.
В мире это называют «домашним уходом».
Но по ощущениям это ближе к тихому удушению,
когда руки не сжимают горло,
но кислорода становится меньше с каждым днём.
Психиатры во многих странах спокойно выписывают рецепты за спиной тех, кого травят.
Заочно.
Не видя человека.
Не разговаривая с ним.
Не спрашивая его согласия.
Не проверяя, что происходит на самом деле.
Это превращено в рутину:
пришёл родственник — получили препарат.
Никаких вопросов.
Никакой проверки.
Никакого интереса, что там творится в семье,
кто кого контролирует,
кто над кем издевается,
кто хочет сломать волю другого.
Есть формы медикаментов, созданные так, чтобы их можно было добавлять в пищу.
Разрабатывались ли они именно для скрытного применения — никто не скажет честно.
Но эффект идеально подходит для этого:
нет вкуса, нет запаха, нет цвета.
Только исчезающая личность.
По всему миру есть инъекции пролонгированного действия —
месяц под замком химии.
Месяц без права сказать «нет».
Месяц чужой воли в твоей крови.
В больницах это делают насильно.
Дома — через ложку супа и чашку чая.
Разницы почти нет.
Меняются только стены.
Психиатры знают, что люди отказываются от таких препаратов.
И поэтому рассчитывают на родных:
«Если он не хочет — вы сами дадите».
И родные дают.
Страх, усталость, давление общества — всё сплетается в страшную смесь,
которая делает насилие бытовым, привычным, даже “правильным”.
На всей планете существует одна и та же формула:
навесить диагноз → лишить права голоса → контролировать тело → ломать сознание → называть это заботой.
И пока это продолжается, миллионы людей живут не своей жизнью,
дышат не своим воздухом,
просыпаются в телах, которые больше им не принадлежат.
Это не медицина.
Это не защита.
Это глобальная практика подчинения.
Живым может остаться только тот, кто понимает,
что ему подсыпают, подмешивают, вливают,
и всё равно цепляется за своё «я» —
даже когда его пытаются стереть до пустоты.
В некоторых семьях — не только в Европе, не только в Литве — есть особая, холодная практика: когда кого‑то однажды «обозначили» чужими словами, клеймом, диагнозом, ярлыком,
— его жизнь прекращается, хотя тело ещё ходит.
И открывается вторая жизнь.
Та, в которой кофе и чай могут стать ловушкой.
Где ложка супа — вопрос доверия,
а запах еды — предупреждение.
Так это ощущается.
Не как «забота».
Не как «лечение».
А как жизнь, где тебя привыкают выключать по каплям, делая тише, медленнее, послушнее.
Там, откуда всё началось
Сначала — захват.
Увоз.
Потеря контроля.
Подписи, которые ставят, пока ты в тумане.
Слова, которыми называют тебя, чтобы ты перестал быть человеком и стал «удобным случаем».
После этого система считает тебя не субъектом, а разрешённым объектом для химии.
И вот — мир меняется.
Чёрно-белые халаты.
Капли в пластиковых пузырьках.
Ампулы на месяц.
Таблетки, которые можно растворить так, что ты не почувствуешь.
Как это переживается
Ты ешь — и думаешь, что во рту мел.
Ты пьёшь — и внутри распускается пустота.
Ты открываешь глаза — а разум уже не живёт с тобой в одной комнате.
Сон исчезает.
Ночь становится допросом.
День — беспомощной дрожью.
Тело брошено, как испорченный механизм.
Чтение превращается в пытку:
буквы плывут, текст не складывается,
картинки на экране — чужие, мёртвые.
Мозг как будто в сетке:
каждое движение отзывается болью или пустотой.
Это не «побочный эффект».
Так чувствует себя человек, которого ломают химией.
Не за один раз —
а медленно,
системно,
долго.
Дом перестаёт быть домом
Самое страшное — не стены и не уколы.
Самое страшное — когда, вернувшись домой,
понимаешь, что доверие разрушено.
Ты смотришь на кружку.
На чайник.
На ложку.
И думаешь:
там что‑то есть?
И жизнь превращается не просто в страх —
а в постоянное ощущение, что тебя тихо глушат.
Не открыто.
Не криком.
А «для твоего же блага».
Так это ощущается внутри.
Как будто твою волю медленно гасят через пищу,
через напиток,
через чужие решения.
Взросление превращается в тень
17, 18, 19 лет — время, когда должны быть игры, небо, музыка, влюблённость, планы.
Но вместо этого —
дрожь, судороги, невозможность спать,
ощущение, что мозг стал чужим,
и ад, который не прекращается ни днём, ни ночью.
Это не метафора.
Это так ощущается:
каждая секунда — как оголённый нерв,
каждый звук — как удар по голове,
каждый вдох — как напоминание, что что-то внутри сломано.
Не жизнью.
Не травмой.
Не словами.
А химией, которую ты не выбирал.
Система
Внутри переживания это выглядит так:
Есть механизм, который работает по своей логике.
Он не различает, кто живой, кто чувствующий.
Он различает только «тихий» и «проблемный».
И его цель — сделать тебя тихим.
Лишить эмоций.
Стереть сопротивление.
Сломать то, что делает тебя собой.
Не потому что ты опасен.
Не потому что ты болен.
А потому что так проще всем,
кто поставил печать
и навесил слово,
которое больше похоже не на диагноз,
а на билет в молчание.
